«Не знаем и знать не хотим»
Я слушал то, что говорил собеседник, и искал мгновения прекратить нашу встречу, но так, чтобы это выглядело наименее с моей стороны неприязненно. Он был литератор, писал стихи и прозу, неделю назад попросил меня дать оценку его новой рукописи. Я в этой роли выступать не люблю, но мы знакомы лет 10, и это была не первая его такая просьба. Однако на этот раз мне, пока читал, было неуютно: я регулярно натыкался на политически двусмысленные намеки, это было как бриться советским лезвием «Балтика», оставлявшим порезы и рассчитанным на квасцы. Так что, встретившись, я для начала спросил, верно ли мое ощущение. Он открыл рот, и полилась быстрая, гладкая, звучная речь, известная мне с начала российско-украинского конфликта по ТВ, а с того времени, как я прекратил его включать, — по экрану компьютера.
Он повторял все пункты официальной пропаганды, за весну—лето—осень спрессовавшиеся в жесткую солдатскую подошву. Он вовлекал меня в разговор, и вначале я вовлекался. Что такое, по-вашему, Майдан? Я отвечал: революция. Он усмехался: как можно быть таким наивным? Как можно в чем-то еще сомневаться после пожара в Одессе?.. Как можно в чем-то еще сомневаться после расстрела малайзийского самолета, сказал я… Ну это же чистая провокация, как можно быть таким наивным? Это же ЦРУ. Все, что случилось в Украине, — ЦРУ, Штаты… Я сказал: «Мне пора домой, замечания по вашей рукописи найдете на полях, говорить нам бессмысленно».
Опровергнуть то, в чем человек убежден, нельзя. Какими фактами ни доказывай, убежденность, что положение вещей именно такое и объяснять его надо именно так, — не пошатнется. Для меня его позиция была отталкивающая: ну и что? Для него точно так же — моя. Назовем это плюрализмом мнений. Мы никогда не знаем ничего в полноте. Всегда так или иначе сводим реальность к схеме. Но меня не устраивало, что он заменяет какую-никакую картинку, пусть смутную, однако понятную, схемой плоской, вульгарной, не проясняющей, не уточняющей. Вместо вызванного режимом Януковича негодования, которое выгнало людей на улицы, предлагались произвольные вымыслы о тайных планах развала этого режима страной, отделенной от Киева океаном плюс континентом. Совершенно то же самое, как человека, жалующегося на мигрень, уверять, что его сглазили. Сглазили: и что? Ничего, тот же анальгин, но как бы углублена причина — муть неочевидного.
Через неделю пришел очередной номер «Нью-Йоркера», и в нем рецензия на только что вышедшую книгу Херкена «Джорджтаунская компания» (переведем так). С подзаголовком «Как холодная война разгорячила Джорджтаун» — о политике, журналистике и цэрэушной кухне в 1950—1960-е годы. Джорджтаун — привлекательный, зеленый, над многоводным Потомаком район Вашингтона, города казенного, большую часть суток безлюдного. Похож на уголок Старого Света, улицы, бульвары, атмосфера ближе к европейским. Соответственно, и приятельские компании, манеры, интересы. При этом специфика общества — одной из столиц мировой политики — придает, во всяком случае тогда придавала, всему особый отпечаток. Центральные действующие лица книги — крупнейшие фигуры американской элиты, главный герой — Джо Олсоп, журналист номер один. Я помню это имя по советским газетам тех лет с эпитетами от «пресловутый» до «махровый». В Джорджтауне он был звездой еженедельных воскресных ужинов, чья 20-летняя история брала начало во второй половине 1940-х. На них приглашались самые влиятельные — или обещающие стать таковыми — персоны американского истеблишмента.
Разносили мартини, вели беседу. Когда собирались у Олсопа, все, отдавая должное яркой одаренности хозяина, отмечали качество и коктейлей, и разговора. Главным блюдом у него был черепаховый суп. Ему вообще было присуще эстетство, например, в Париже он не ходил в рестораны поблизости от метро, объясняя, что проходящие под землей поезда взмучивают винный осадок в бутылках. Влияние «компании» было неофициальным, но необсуждаемо реальным. Хотя не следует его и переоценивать: политическая жизнь США предполагает не один центр, а сопряжение нескольких. Разумеется, Белый дом, конгресс, сенат были более влиятельны и, продолжая список вразброс, Лос-Аламос, «Нью-Йорк Таймс» и так далее — не меньше. Но и умалять не стоит: как сказал Киссинджер, «рука, смешивавшая джорджтаунский мартини, в другой раз могла направлять судьбу западного мира».
То есть «джорджтаунская компания» довольно точно отвечает образу той Америки, которую большинство нашего населения считает занятой подрывом благополучия и морали России. Об эту похожесть, как ни парадоксально, как раз и спотыкаешься. Почему там это узкий круг одаренных, блестяще образованных, значительных личностей, а у нас такая масса людей заурядных запросто разбирается в их мыслях, частных соображениях, фундаментальных идеях? Почему сумма знаний, тонкость, ум «джорджтаунцев» выглядят такими примитивными и тусклыми в нашем понимании? Почему прежде, чем подхватывать речевку «Майдан — это они», не допустить, что наше представление о «них» — вздор? Загляни в книгу и узнай, что ведущий их принцип был: «Все случающееся за железным занавесом пусть там и остается» — пусть барак рухнет от собственного веса и гнилости.
С одним из них я почти 20 лет дружил. Исайя Берлин, знаменитый историк философской мысли. Он жил в Англии, но, навещая США, был непременным гостем на этих ужинах. По рождению он наш соотечественник, ребенком эмигрировал с родителями в Лондон, где впоследствии удостоился самого высокого признания и высших наград. В 1945-м он посетил в послеблокадном Ленинграде Ахматову, результатом этой встречи стали циклы ее редкостных стихов — и убийственное постановление ЦК ВКП (б). Показательно, что, когда Сталину донесли о его визите к ней, он сказал с советско-кавказской выразительностью: «Наша монахиня уже принимает английских шпионов». В официальном сознании, которое и тогда, и сейчас почти тотально разделяют обычные граждане, иностранец — прежде всего враг, безусловно шпион, а что он там какой-то мыслитель или целитель — нам плевать.
То ли желание плюнуть формирует наши представления о мире, то ли представления вызывают желания…
Анатолий Найман
Источник: novayagazeta.ru
