Что представляет из себя современное казачество

Ученый из Республики Адыгея Александр Сопов впервые в российской историографии исследовал динамику статуса казачества с социально-политической и этнокультурной точек зрения.

В России его трудом не заинтересовался никто... Монография доктора исторических наук, профессора кафедры истории государства и права Майкопского государственного технологического университета вышла в Германии. Книга «Казачество: трансформация статуса. Социально-политическая и этнокультурная динамика» была издана германским издательством «Ламберт».

О том, что такое современное казачество, профессор Сопов рассказал в интервью КАВПОЛИТу.

Пул казачьих ученых

– Как получилось, что эта книга издана в Германии, и чем она заинтересовала европейские издательства?

– Во-первых, это своеобразный акт международного признания, значимости проведенного исследования. Во-вторых, в Европе науке уделяют больше внимания, чем в России. Это факт.

Издать у нас монографию очень сложно, а для гуманитария из провинции чуть ли не единственный вариант — издать ее за свой счет. Или же искать спонсора. При нынешних доходах преподавателей – задача малорешаемая. Это мощный тормоз на пути развития науки.

В Краснодарском крае есть организации, заинтересованные в пропаганде казачьей темы. В Адыгее, судя по всему, таких организаций нет. Вообще, в России издать даже научную статью очень тяжело.

Благих намерений власти предержащих много … Но они, к сожалению, таковыми и остаются. Многие люди не из мира науки никак не могут понять, как при зарплате, скажем, доцента в 13-14 тысяч за публикацию статьи в ваковском журнале (ВАК — высшая аттестационная комиссия — прим. ред.) — можно платить 8-9 тысяч рублей, а то и 25.

– А как же Кубанское казачье войско?

– Кубанское казачье войско ориентируется на собственный пул ученых, прежде всего, краснодарских. Там достаточно сильная школа, и она блюдет свои интересы.

Это нормально. Майкопские ученые для нее объективно чужие. В принципе, этим должны заниматься казачьи структуры из Адыгеи. Но я не вижу реальной заинтересованности.

– Как получилось, что ученый из Майкопа занялся темой казачества?

– Все-таки Адыгея — это тоже Кубань. Здесь казачество довольно широко представлено. А майкопский отдел, например, исторически был отделом Кубанского казачьего войска (ККВ), да и сейчас – это отдел ККВ.

К тому же, тема интересная сама по себе. Мое становление как ученого и начало возрождения казачества в начале 90-х годов прошлого века совпали по времени. До этого я интересовался другой тематикой: итальянское возрождение, российский парламентаризм. Но всколыхнувшееся казачество обратило на себя внимание.

Оказалось, что многие вопросы не изучены, не исследованы, выводы идеологизированы, фактология забыта... Так что мне, как и другим, захотелось заняться разработкой казачьей тематики.

– К казачеству вы имеете отношение исключительно как эксперт, ученый? Или все же есть казачьи корни?

– Сам по происхождению не казак. То есть никакого «зова крови» нет. Хотя в 90-е годы входил в казачью организацию.

Я родом из Забайкалья. Это — казачий край. С казаками, конечно, много общался, жил в казачьей среде, многое видел своими глазами. В принципе казаки для меня – не пустой звук. Естественно, много контактировал и с донскими, и с кубанскими казаками.

Казачья ниша

– В одной из ваших статей сказано, что вопрос об определении этнического либо социального статуса казачества до сих пор остается открытым.  Судя по последним событиям, в ККВ с этим статусом определились…

– Во-первых, между этнической группой и этносом как таковым знака равенства нет. Этническая группа может быть и субэтносом и суперэтносом... Так что в этом отношении вопрос остается открытым.

Открыт он потому, что этнические и социальные процессы идут всегда. Они подвижны и изменчивы. Иногда все происходит прямо на наших глазах.

В одной из своих работ я писал, что, в принципе, этот вопрос, может быть, и должен оставаться открытым, потому что статус казачества исторически менялся. Этой проблеме я даже посвятил докторскую диссертацию, в которой определял этнический и социальный статус казачества – от момента возникновения до практически нынешних времен.

За это время казачество настолько часто меняло свой статус, что можно упрощенно сказать, что оно, конечно, складывалось как этнос, как народ. На практике же во многом из-за или благодаря (тут уж кому как угодно) политике государства, оно стало служивым сословием.

В нынешних условиях восстановление казачества как сословия невозможно, потому что строится гражданское общество, и сословное деление, градация по сословному принципу будут противоречить прогрессу. Хотя некоторые казачьи лидеры именно к сословности и призывают.

Сословное возрождение противоречит национальным интересам демократического государства и гражданского общества. Именно поэтому вопрос остается открытым. Если говорить об этническом возрождении казачества, то перспектива по большей части фольклорная. 

– С 1992 года мы увидели серьезную трансформацию казачества и  ККВ в частности. Вы следите за этими процессами? Объясните с точки зрения исследователя, что за процессы происходят?

– Сложный вопрос. На самом деле это много разнонаправленных процессов. Все это обычно и называют возрождением казачества. А тенденции разноплановые.

Во-первых, началось все с возрождения интереса к казачеству. Во-вторых, это процесс вспоминания своих исторических корней казаками и тех, кто стал считать себя казаками, как часто говорят, аффилированных лиц.

Честно сказать, уже тогда, в 90-е годы, мне было очевидно, что возрождение казачества возможно только в двух направлениях: либо на службе у государства, т.е. включение в каком-то виде в качестве государственных структур, либо уход в этнический фольклор, либо и то и другое в сочетании.

И вобщем-то, возрождение казачества как раз и пошло по пути сочетания интереса к культурной составляющей и встраивания в систему государственной службы.

Во главе казачества стоят люди далеко не бездарные и тоже понимают, какие процессы идут в обществе. Поэтому пытаются оформить казачество как общественную организацию, как частичку гражданского общества. Пусть самобытную, своеобразную, но тоже ячейку.

Отрицать подобное нельзя. Казачество находит ту нишу, в которой может самоутвердиться.

– Например?

- Например, как общественная организация, которая содействует в работе по поддержанию общественного порядка, патриотическому воспитанию подрастающего поколения, военной подготовке. Честно говоря, это не такие уж малозначащие вопросы.

– Я не согласен с тем, что ККВ – это общественная организация.

– Так и я не согласен. Я говорю: «в какой-то мере», «находит». То есть процесс все еще идет, он далеко не закончен.

Казаки как «третий сектор»

– Не у каждой общественной организации за спиной стоит казенное государственное учреждение. Это что, попытка контролировать гражданское общество со стороны государства?

- Я считаю, что финансирование ККВ можно называть попыткой государственно-общественного сотрудничества. Не могу пока дать однозначной оценки по этому вопросу — положительной или отрицательной. Просто понимаю этот процесс.

В России нет традиции гражданского общества. Складывается оно очень медленно, и зачастую формируется искусственным путем.

Понятно, что гражданское общество должно вызревать естественно из общества свободных, состоятельных, хорошо информированных граждан, имеющих доступ к различным благам. На самом деле чуть ли не все эти определения проходят мимо абсолютного большинства российских граждан.

Прекрасно понятны намерения наших руководителей, главы государства, главы правительства. Гражданское общество необходимо, но при уровне доходов и накоплений абсолютного большинства нашего населения – сейчас это «благие намерения».

Но тем не менее не делать ничего – тоже нельзя. И государство, не имея возможности обеспечить естественное строительство гражданского общества, пытается стимулировать процесс искусственно. Такая чисто российская форма государственно-общественного сотрудничества.

Мы в своей истории такое часто проходили. Наши «государи-батюшки-реформаторы» через колено нас модернизировали, и не раз. Как ни странно, часто даже довольно удачно. Может, и тут получится, время покажет.

– Мы же видим, что не получается. На самом деле попытка контролировать ячейку гражданского общества выливается в различные эксцессы. Достаточно вспомнить историю с одной американской группой и российским флагом, или сочинскую историю, о том как избили участниц скандальной группы Pussy Riot.

– С Pussy Riot вообще все довольно сложно. Обычное хулиганство и хамство возвели в ранг гражданского протеста. Не знаю, как я бы себя повел, если бы был свидетелем всего того, что они  делали. Как минимум, потребовал бы удалиться из храма. Pussy Riot никакого отношения к гражданскому обществу не имеют.

– Я имею ввиду случай в Сочи, когда Pussy Riot приехали, и казаки их просто избили. Они же были уже наказаны по всей строгости закона. Я все понимаю, но там же были замечены реестровые казаки, которые стоят на государевой службе.

- Это действительно эксцесс. А эксцессы случаются во всех ячейках общества. Если некомпетентный хирург зарезал пациента на столе, это не значит, что надо перечеркнуть всю врачебную науку и врачебную этику. Так и с казаками. Я не думаю, что это абсолютный показатель состояния казачества.

Казаки, эксперты и политики

– А каковы показатели состояния казачества? Каковы положительные стороны возрождения казачества?

– Вы требуете от меня ответа как от политика. Но я историк, исследователь. Я не практикующий политик. Был когда-то, но сознательно ушел, потому что политика, скажем так, имеет весьма сомнительную этическую составляющую.

Я могу предложить программу, анализ, модель, обобщение. Но решение все-таки должны принимать политики. Наше дело – предлагать рецепты. Готовить на политической кухне должна государственная власть. В конце концов, у каждой стороны – своя зона ответственности, не стоит об этом забывать.

– В одной из своих статей вы пишете: «Для выработки данной политики необходимо привлечь компетентных специалистов, а не доверять все дело "свадебным генералам"». Что имеется в виду?

– Руководители казачьего движения на федеральном общероссийском уровне – это люди, выполняющие государеву волю, причем однонаправленно, и не считающиеся с другим мнением, что, кстати, весьма характерно для современной власти всех уровней.

Государственная власть отстранилась от экспертного сообщества. Точнее, создала систему «ручного экспертинга». Извините за словечко.

Структуры, щедро оплачиваемые государством, частенько проводят исследования с уже заранее известным результатом. Еще хуже ситуация, когда заручившись учеными званиями, госчиновники искренне мнят себя в науке истиной в последней инстанции.

Что касается казачества – это потенциально мощная сила, которую использовать нужно, если говорить о современной политике, очень аккуратно и взвешенно. И выработка политики в отношении казачества начинается именно с экспертизы, которую должны провести научные работники, исследователи, экспертное сообщество.

Не нужно шарахаться из стороны в сторону — то всех записывая в реестры и обещая государственную службу, льготы, земельные и военные, то в другую сторону. Это напоминает бессистемность и хаос. В одном регионе можно одно, в другом регионе – другое. 

Чисто логически — либо казачество надо совсем отпустить на вольные корма, но тогда без всяких прав и привилегий в отношении государства, либо все-таки подчинить государству, но тогда это будет уже не общественная структура. Возможно, форма государственной службы казачества может быть сохранена лишь как исторический феномен для поддержания статусности и патриотизма.

В одной из своих работ я писал, что кое-чему можно поучиться у тех же американцев, которые своих военных вертолетчиков называют кавалеристами, драгунами. Давно нет драгун и кавалеристов, но скрещенные сабли, в качестве шевронов, используются как традиция. Это то, что сплачивает.

Вполне возможно, какие-то воинские структуры, имеющие свое наименование в качестве казачьих, и ведущие, хотя бы чисто символически, свое начало с какого-нибудь лейб-гвардейского казачьего полка, были бы эффективны.

Возможно, это сыграло бы гораздо большую сплачивающую общество роль, чем казаки, патрулирующие улицы Краснодара. Хотя патрулирование, это тоже неоднозначно. Ведь нет сейчас дружинников, а правоохранительные органы сами не справляются со всеми возложенными на них задачами. Казаки выполняют роль дружинников. 

Форма как символ

– Мне показалось странным, что казакам, общественной организации, кинули достаточно жирную кость в виде патрулирования улиц. Краснодарский край  – это многонациональный край. И патрулировать улицы на таких же условиях предлагали и представителям диаспор, но те отказались. Почему, как вы думаете?

– То, что за патрулирование казакам платят профессорскую зарплату, для меня было весьма своеобразным открытием. Я и сам работал в правоохранительных органах. Что такое патрулировать, знаю не понаслышке. Работал и постовым милиционером.

А что касается «этнического» или «диаспорского» патрулирования, то, на мой взгляд, это полный нонсенс. Национальные этнические организации – это структуры с совершенно иной идеологической составляющей.

Казаки все-таки имеют воинскую преемственность. Патрульный казак воспринимается, прежде всего, как служивый человек, а не представитель какой-то особой национальности. Казачья форма смотрится в этом отношении весьма органично. На мой взгляд, в этом вопросе необоснованно увязывать казачество с этнической структурой.

– Интерес к казачеству вызван как к организованной части российского общества, объединенной вокруг патриотической идеи, провозглашающей различные лозунги и преследующей определенные политические цели.  А как же недавний запрет казакам заниматься политической деятельностью? Какая у нас патриотическая идея?

– Патриотическая идея начала формироваться у нас намного раньше, когда вернулись к возвеличиванию победы в Великой Отечественной войне. И это правильно.

Что касается политических интересов – у определенной части казачества они, безусловно, есть. Но если воспринимать казачество как этнос, то такая партия будет выглядеть откровенно националистической. Если как сословие, то тогда – как объединение консерваторов-ретроградов, толкающих общество в «светлое прошлое».

И то и другое неприемлемо. Получается тупик. Запрет вполне правомерный. А то, что политические интересы в самом широком смысле были и есть, это естественно. Получить земельные наделы, привилегии...

Это не соответствует, конечно, современному гражданскому обществу, но многие так и думают: «Пойду в казачество, получу какие-то привилегии, хоть как-то смогу реализоваться. Или как предприниматель "крышу получу"». Не без этого.

– Процессы, происходящие в казачестве, в частности, хозяйственная деятельность ККВ, земельные фонды войск — формируют и продовольственную безопасность страны. За казачьим аграрным вопросом вы как-то следите?

– Что касается современного хозяйственно-экономического состояния казачества, то в этом вопросе я не специалист. Но могу понять, о чем идет речь. Современное казачество в целом не хочет заниматься фермерским трудом, а на этом в XIX веке базировалось все казачье состояние.

Здесь естественно возникает некое противоречие: быть казаком хочу, но не хочу быть земледельцем. В современных условиях, видимо, это и не реализуемо. Потому что фермерство фермерством, а казачество казачеством.

Я не вижу здесь тесных точек соприкосновения. Ну а то, что пишут в нормативных документах, извините, но это очень часто – пустая декларация.

Продовольственная независимость – это важнейший процесс, а я очень сомневаюсь, что казачество реализует сию проблему. Скорее всего, должны работать другие механизмы. Но это совсем другая история. Не мне ее писать.

Владимир Приходько

Источник: kavpolit.com