Стена осталась только в сознании у людей

Бывший министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер вспоминает день, когда пала Берлинская стена. Он также считает выдумками обещания НАТО о нерасширении на восток. 

Ганс-Дитрих Геншер (Hans-Dietrich Genscher) занимал пост министра иностранных дел ФРГ в период с 1974 по 1992 годы. В эксклюзивном интервью DW он вспоминает тот день, когда пала Берлинская стена и о нелегком пути воссоединения страны.

Deutsche Welle: Господин Геншер, вечером 9-го ноября 1989 года вы были с официальным визитом в Варшаве. Как вы восприняли сообщение о том, что пала Берлинская стена?

Ганс-Дитрих Геншер: Мы сидели за столом — польское правительство организовало прием, причем это было уже новое правительство, правительство «Солидарности» — когда вдруг мы получили сообщение, что там, где проходила стена, открыта граница. Можете себе представить — это был самый короткий официальный ужин, на котором я когда-либо присутствовал, так как нам с канцлером нужно было обсудить, когда мы возвращаемся в Берлин — в этот момент мы, естественно, должны были быть там.

— Новость о том, что стена пала, застала вас врасплох. Насколько хорошо была подготовлена Западная Германия к подобному развитию событий?

— Конечно, никто не мог предположить, что этим вечером падет Берлинская стена, однако то, что происходят серьезные изменения, было ясно уже заранее. Не следует забывать, что еще 10 сентября правительство Венгрии открыло границу с Австрией, что по Восточному Берлину прокатилась волна массовых протестов и спустя 20 дней произошла смена позиции гэдээровского правительства, которое дает санкцию на то, чтобы 5000 беженцев (из ГДР — прим. ред.) смогли выехать с территории посольства в Праге. Что-то уже витало в воздухе, было лишь неясно, когда именно это произойдет.

— За эти месяцы, в течение которых закончила свое существование ГДР, был ли момент, когда вы серьезно опасались, что ситуация может — в политическом плане — полностью выйти из-под контроля?

— Честно говоря, опасения касались скорее того, что ситуация может привести к столкновениям и кровопролитию. Однако больше всего нас заботил другой вопрос — смогут ли Горбачев и Шеварднадзе продолжить свой курс или же старые силы в Москве попытаются вновь захватить власть. Это не давало нам покоя до самого последнего момента, до подписания договора «два плюс четыре» в конце лета 1990 года.

— В качестве главного дипломата ФРГ вы столкнулись на политической арене с противниками воссоединения страны — прежде всего со стороны Франции и Великобритании. Насколько вы были обескуражены их позицией?

— Откровенно говоря, меня не сильно беспокоила озабоченность госпожи Тэтчер, так как я знал, что в итоге она поведет себя также как Вашингтон. Что касается Франции, я считаю это неверным, когда утверждается, будто Миттеран выступал против. Для него был важен один вопрос, а именно — продолжит ли объединенная Германия европейский курс ФРГ или же объединенная Германия скажет: сейчас мы снова вместе и у нас теперь другие приоритеты в Европе.

В конце ноября 1989 года я был в Париже и спросил Миттерана напрямую: «Господин президент, что думает Франция по поводу воссоединения Германии?», его ответ был однозначным: «Это историческая необходимость и Франция на вашей стороне, однако я спрошу вас, господин министр иностранных дел, намерены ли вы продолжать европейский курс»? И на это я мог с чистой совестью ответить утвердительно.

— Бытует мнение, что Франция поддержала воссоединение Германии лишь при условии, что объединенная страна в обмен откажется от использования немецкой марки. Получается, что введение евро — это своего рода цена воссоединения?

— Мне кажется, что таким образом — рассказывая подобные небылицы — некоторые в Германии хотят подчеркнуть, насколько это была нелегкая задача, довести до конца дело объединения страны. В мае 1988 года — в мае 88-го! — в Ганновере состоялась встреча европейского совета под председательством Германии, где было принято решение о создании специальной комиссии, которая займется подготовкой введения в обращение евро.

Кто может утверждать, что в мае 1988 года он знал, что 9 ноября 1989 в Берлине падет стена и поэтому немцы должны будут отказаться от немецкой марки? Это действительно чистой воды вымысел и, как я считаю, неоправданный, так как вводит в заблуждение и может посеять глубокие сомнения о природе немецко-французских отношений, которые являются слишком ценными для такого рода предположений.

— Могли бы вы когда-нибудь подумать, что Советский Союз так легко и быстро отпустит ГДР — государство, находящееся на «передовой линии»?

— Что значит «легко и быстро»? Для тогдашнего руководства это все же было трудное решение. С другой стороны, нужно понимать, что немецкая послевоенная политика — вопреки многим мнениям, которые я слышу сегодня — несла немалую ответственность. Вы только представьте себе: Германия находилась в состоянии глубочайшей моральной катастрофы в своей истории, Германия побеждена, Германия разделена, Германия оккупирована — и именно эта Германия решает вопросы европейского будущего, европейского сообщества. Без нас бы все было не в таком виде, какой мы имеем сегодня.

Германия присоединяется к западным структурам и проводит собственную «новую восточную политику». Германия выступает инициатором Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, одной из целей которого становится сглаживание враждебных отношений между Западом и Востоком. Это была политика, нацеленная на долгосрочные перспективы, конечной целью которой было преодоление раздела страны. Нет, возможно, момент и был довольно неожиданным, однако конечный результат был целью проводимой политики.

— Вы сами когда-то — точнее говоря, в 1952 году — бежали из ГДР. Тогда вы сменили город Галле на Западный Берлин. Сегодня мы видим, что буквально через несколько недель может случиться так, что впервые в Германии премьер-министром Тюрингии может стать политик Левой партии. Как вы оцениваете подобное развитие событий?

— Для начала я хочу отметить, что немецкая демократия достаточно крепка, чтобы с этим справиться. Однако то, что у этой коалиции будут серьезные проблемы, я могу сказать уже сегодня. Я бы не стал поднимать панику, но все же призываю к тому, чтобы внимательно следить за тем, что там происходит, что в итоге выйдет из (предвыборных —прим. ред.) обещаний.

— За прошедшую четверть века, с того момента, как Германия вновь стала единой, Евросоюз и НАТО значительно расширились на восток. Россия реагирует на это со смесью обиды и агрессивности. Многие задаются вопросом, не возвращаемся ли мы назад во времена холодной войны?

— Такое беспокойство существует, прежде всего потому, что, по-моему мнению, те шансы, которые были нам даны в 1989 году были использованы не полностью. Тогда мы пытались создать новую Европу. Сегодня я больше не уверен в том, что все на западе и востоке континента продолжают так думать. Разве не правда, что сегодня многие на западе говорят скорее о том, что «разделение» не исчезло, а просто его граница была перенесена из центра Европы к западным границам России. Но у западных границ России начинается Восточная Европа, а не Западная Азия.

Это означает, что необходимы новые дополнительные усилия, для того, чтобы удержать Европу вместе; это то, о чем говорится в Парижской хартии 90-го года или то, что подразумевал Горбачев, когда говорил об «общем европейском доме». Нам необходим новый толчок, новое начало. Мы должны возродить важнейшее достижение — Совет Россия-НАТО. Он был некогда создан для того, чтобы в кризисное время мы могли действовать сообща. Сегодня кризис налицо, однако встречи Совета Россия-НАТО не проводятся. Тут нужно задать вопрос самим себе: а для чего тогда мы его создали? Я полагаю, что это хороший повод задуматься обеим сторонам над теми шагами, которые были ими сделаны в последние годы — были ли они верными? А также над тем, не стоят ли перед нами более важные задачи.

— Я бы хотел уточнить: сегодня российское руководство часто повторяет, что тогда, 25 лет назад, его просто обвели вокруг пальца — НАТО якобы обещала, что не будет приближаться к границам России. Так ли это?

— Это никогда не было предметом переговоров и уж точно не стало результатом договоренностей. единственное, о чем действительно шли переговоры, так это о бывшей территории ГДР и в рамках договора в формате «два плюс четыре» мы пришли к общему соглашению: на этой территории не будут располагаться иностранные войска, только немецкие, не будет размещено оружие массового уничтожения. Кроме того, численность войск объединенной Германии должна быть меньше, чем в Западной Германии. Это те соглашения, которые были сделаны — никаких других не было. У меня складывается впечатление, что это утверждение (о нерасширении НАТО на восток — прим. ред.) гораздо реже повторяют в Москве, чем здесь, на Западе.

— Спустя четверть века после падения Берлинской стены, многие — особенно те, кто живут за границей — задаются вопросом: пришли ли сами немцы к внутреннему единству? А как считаете вы?

— Мне кажется, что мы уже давно достигли внутреннего единства. Конечно, Бавария немного отличается от Восточной Фрисландии, а Мекленбург-Передняя Померания — от Баден-Вюртемберга. Но вы же знаете, что разнообразие — это большая движущая сила для творчества, для развития, для внутригосударственного соревнования в нашей стране. Нет, это уже давно позади, однако следует признать, что есть еще достаточно людей — причем не только за границей, как вы говорите, но и в самой Германии — для которых стена до сих пор существует — однако она остается только в их собственном сознании.

Кристиан Триппе

Источник: inosmi.ru